Галина ВИШНЕВСКАЯ: «Мой долг - рассказать о Щелокове»
Николай Анисимович Щелоков - фигура очень неоднозначная.
Родился он в семье рабочего-металлурга. Член КПСС с 1931 года. Прошел всю войну, а в 1966 году стал министром внутренних дел СССР.
Именно он, по сути, перестроил послевоенную советскую милицию. Очень любил привлекать к «очеловечиванию» образа милиционера писателей, артистов эстрады и кино. Именно при нем, например, появились легендарный сериал «Следствие ведут Знатоки», фильмы по сценариям братьев Вайнеров, концерты ко Дню милиции, которые смотрела вся страна.
В декабре 1982 года, после смерти Брежнева, Щелокова сняли с поста министра в связи с расследованием по поводу коррупции: его обвиняли, например, в присвоении антиквариата, художественных ценностей и так далее. Проведенная по указанию нового министра МВД В. В. Федорчука комплексная проверка деятельности МВД СССР в период руководства Щелокова выявила большое количество злоупотреблений. 19 февраля 1983 года самоубийством покончила жена Щелокова Светлана Владимировна. Затем, в июне, Щелокова вывели из состава ЦК КПСС, а в ноябре 1984 года лишили звания генерала армии. Наконец, 7 декабря 1984 года Щелоков был исключен из партии, а затем лишен всех наград, кроме боевых и звания Героя Социалистического Труда. Через шесть дней Щелоков застрелился дома из охотничьего ружья.
С разрешения автора мы публикуем одну главу из его книги.
Выдающихся музыкантов Галину Вишневскую и Мстислава Ростроповича с супругами Щелоковыми связывало знакомство, переросшее в дружбу. На просьбу автора книги вспомнить историю их взаимоотношений и кое-что пояснить Галина Павловна ответила: «Мой долг - рассказать об этом человеке». Разговор состоялся в январе 2010 года.
- Как вы познакомились со Щелоковыми, Галина Павловна?
- Познакомился с ними Мстислав Леопольдович. Он возвращался из Кишинева, с концерта. В самолете разговорился со Светланой Владимировной (женой Щелокова. - Прим. ред.). Тут же нашли общих знакомых. Затрудняюсь сказать, тогда или чуть позже, но выяснилось, что во время войны Слава и его семья, находясь в эвакуации в Оренбурге, жили в доме у родственника Светланы Владимировны. Он их приютил. (Игорь Николаевич, сын Николая Щелокова, уточняет: «Это обнаружилось примерно через год после того, как мои родители познакомились с Галиной Павловной и Мстиславом Леопольдовичем. Дедушка как-то говорит: «Вы с Ростроповичем знакомы? Так он же во время войны жил у моего брата Валентина!» Все удивились, но это оказалось истинной правдой. Ростропович поначалу не знал, что девичья фамилия моей мамы - Попова». - Прим. авт.) Вскоре Щелоковы приехали к нам в гости. Точную дату не назову, это было вскоре после того, как Николай Анисимович был назначен министром. Он тогда менял форму своим сотрудникам. Мне кажется, его немного унижало, что он был «старшим милиционером», возможно, и поэтому он решил реорганизовать милицию, поднять ее, чтобы она имела другой вид, другое поведение, иначе относилась к людям. И при нем милиционеры действительно стали лучше выглядеть. Стали вежливее. Ушло хамство, с которым мы привыкли сталкиваться, - сейчас ведь прямо ужас какой-то. Это ему удалось.
Вообще он был замечательный человек, замечательный! В Париже из газет я узнала трагедию, которая с ними случилась. Она произвела на меня ужасное впечатление. Я близко знала этих людей. Бывала у них часто и в квартире на Кутузовском, и на даче. Уже здесь, в Москве, видела передачу о нем. Опять под него копали. Показали его квартиру. Но это не его квартира! Вы не знаете, он переезжал после 1974 года?
- Нет, не переезжал.
- Там показали какой-то комиссионный магазин. Все забито, набито. Я прекрасно помню, какая у них была мебель. У него была румынская спальня, такой же столовый гарнитур. Квартира… четыре комнаты, думаю, не больше. Для такого руководителя по сегодняшним меркам это мало. И дачка у него была маленькая, как нам казалось. Но он был очень доволен. И Светлана тоже. Я с ней была очень дружна. Светлана - замечательная женщина, врач-отоларинголог. Говорила: «Не понимаю, как можно жить не работая, на положении «жены». Я не могу ходить в парикмахерские, на массажи, я должна работать каждый день».
- Приглашая к себе на жительство опального Солженицына в 1969 году, вы советовались с Николаем Анисимовичем?
- Нет. И нам интересно было, как он воспримет это известие. Щелоков отнесся к нему на удивление спокойно. Даже странно показалось. Мы их познакомили, они не раз встречались у нас на даче. Александру Исаевичу нужны были старые военные карты для работы над книгой «Август Четырнадцатого», и Щелоков их ему прислал. Один этот эпизод характеризует его человеческие качества.
Другой эпизод. В 1971 году, когда в первый раз назревал вопрос о высылке Солженицына из СССР, Щелоков написал письмо Брежневу. Он дал мне его прочитать. Это было у него на квартире, на Кутузовском. Я была под впечатлением - он говорил о том, что надо Солженицыну дать квартиру в Москве, чтобы он чувствовал себя по-человечески, надо его пригреть. Не помню, было ли это в его тексте, но мы с ним обсуждали, что и не таких власть в свое время пригревала, имея в виду отношения Николая I и Пушкина. Он передал письмо кому надо. А примерно через неделю мы поехали со Светой к нему в кремлевскую больницу. Он получил как следует за свое вмешательство в эту историю. Наверное, месяц лежал в отделении кардиологии. Уверена, что из-за письма.
Потом случилась история уже с нами, которая привела к нашему изгнанию из Советского Союза. Света, помню, повторяла: «Галя, это все голубые, голубые!» - имея в виду комитетчиков и их серо-голубые фуражки. Мы же с ними за столом болтали буквально обо всем. Могли нас слушать? Могли. Они во флигеле у Солженицына поставили передатчик. Слава уезжал из Союза на два месяца раньше меня. Он давал последний концерт в Большом зале филармонии. Из наших старых знакомых почти никто не пришел. Светлана пришла и села рядом со мной. Демонстративно. Это был вызов.
Однажды был такой случай. К нам домой (мы жили в нынешнем Газетном переулке в «доме композиторов», рядом с МВД) зашел Николай Анисимович. Обедали, разговаривали. Приближалось 100-летие Ленина. Он говорит: «А ты знаешь, что к 100-летию будут многих награждать? Поинтересуйся, в списках от Большого театра тебя нет». Действительно, меня, народной артистки СССР, в списке не оказалось, хотя туда включили даже молодежь. Николай Анисимович вызвался выяснить. Я говорю: «Передайте, что я согласна только на самый высший орден из тех, что они дают. Если они мне вручат орден ниже, чем кому-то в нашем театре, я его вручающему просто в физиономию брошу. Так и скажите. Они знают, что я это сделаю». И мне дали орден Ленина! В 1970 году, когда я уже была как прокаженная.
Солженицына с нашей дачи не смогли убрать благодаря Щелокову, мы в этом не сомневались. Вряд ли это было так уж сложно. «Вы не прописаны, гражданин Солженицын, просим вас удалиться» - и что бы мы сделали? Тем более дачный поселок у нас не простой, здесь живут секретные физики. Машина наблюдения постоянно стояла возле нашего забора, в ней все время сидели четверо, не скрываясь. Прописка - в ведении милиции, значит, Щелоков был причастен к тому, что Солженицына не выселили. Когда нас в 1978 году лишили советского гражданства, здесь был сыр-бор. Квартиру хотели отобрать в Москве - кооперативную, выкупленную уже. Ее предлагали режиссеру Борису Александровичу Покровскому. Он, конечно, отказался. А весь дом уже дрался, кому она достанется. Я думаю, не отобрали квартиру, потому что вмешался Щелоков. Уверена в этом.
Когда Слава уезжал из Союза, в аэропорту ему устроили унизительный обыск. Мы оба были возмущены. Не дали ему провезти медали, представляете? Не только советские - «За освоение целины», «В память 800-летия основания Москвы», но и золотые награды от разных иностранных музыкальных обществ, университетов, оркестров. Я тогда сложила их все в пижаму, завязала штанину. Говорю ему: «Садись скорее в самолет, уезжай отсюда». Он улетел, а я перекинула пижаму через плечо, несу. Меня спрашивают: «Галина Павловна, а что это у вас?» Отвечаю: «Несу медали Ростроповича. Из Советского Союза увозить награды, сделанные из золота, нельзя. Можно увозить награды, сделанные из дерьма». Я употребила другое слово. В общем, улетел он. Через несколько дней Николай Анисимович просит меня зайти к нему на работу. Прихожу. Он спрашивает: «Что там было на таможне со Славой?» Рассказываю: «Чемодан перерыли, в карманы залезли, записочки читали. Николай Анисимович, пусть мне сразу скажут, что я могу взять с собой. Если начнут меня раздевать и выворачивать у меня карманы, я устрою скандал на весь мир». Он сказал: «Не волнуйся, тебя не тронут». И действительно, когда я уезжала, таможенники вели себя корректно.
- И он до самого вашего отъезда продолжал с вами общаться?
- Как и прежде, будто ничего не произошло. Я никогда не чувствовала, чтобы он или Света избегали встречаться с нами. Мне надо было продавать вещи, отдавать большие долги. «Лендровер» я продавала. Приходили какие-то люди, приценивались. И вдруг появляются два милицейских генерала в форме. Он же их и внешне отбирал, чтобы они достойно выглядели, - держал планку. Говорят: «Галина Павловна, наш вам совет: продавайте вещи и машину только через комиссионные магазины и не имейте дел с теми, кто к вам ходит». Такой совет мне был дан. Иначе при желании меня могли обвинить в спекуляции, и я очень долго ждала бы разрешения на выезд. И другие советы мне дали эти генералы, чтобы я была осторожнее.
- В какой-то момент - к 1974 году точно - Солженицын и вы, ему помогавшие, стали для советского руководства чуть ли не главной головной болью. Ведомство Андропова (Комитет государственной безопасности. - Прим. ред.) вело с вами войну, а министр внутренних дел фактически ему противодействовал. Вы задавались вопросом: почему Щелокову сходило это с рук?
- Он был дружен с Брежневым… Наверное, они молчали до поры до времени, собирали на него материал, чтобы потом его предъявить. Когда Андропов пришел к власти, они его и предъявили. Это не шуточки: милиционер замахнулся на КГБ. Что еще можно предположить? Мне кажется, в его поведении как-то проявлялось и его отношение к Андропову. Думаю, здесь была не личная неприязнь, а что-то большее. Он считал неправильным, что КГБ лезет буквально во все дела. Наверное, на этой почве. Мы очень много и откровенно говорили о политике, делились тем, что видели за границей, рассказывали анекдоты. А «там», конечно, слушали. В этом нет сомнений. Когда мы уехали из Советского Союза, на нашей даче какое-то время жили друзья Славы. Они рассказывали: приходят двое, показывают корочки и говорят, что им нужно осмотреть дом. Сразу идут во флигель, где жил Солженицын, поднимают ковер, доски и вытаскивают аппарат, не стесняясь жильцов, вежливо прощаются и уходят. Александр Исаевич у нас жил пять лет, у него здесь трое детей родились. Конечно, все эти годы они слушали наши разговоры. В том числе разговоры Щелоковых. Ждали, что он серьезнее подставится.
- Почему Николай Анисимович дорожил отношениями с вами, несмотря на то, что с определенного момента просто поддерживать с вами знакомство, не говоря о том, чтобы помогать, стало небезопасно?
- Он тянулся к миру искусства, какие еще объяснения надо искать? Он часто ходил в театр, на мои спектакли в том числе. Высказывал свое мнение, иногда наивное - он не был знатоком искусства. Но при этом хорошо рисовал. Он нам подарил одну картину, написанную им маслом: дом и большое дерево на переднем плане. Он написал ее, будучи министром. Николай Анисимович вообще был общительным, открытым, демократичным человеком. Нельзя было сказать, что он министр, генерал. Когда к нам приходили другие люди, он оставался таким же. Генеральский мундир ему как-то не шел. Даже с орденами, хотя это были боевые, заслуженные им ордена.
…В Париже я прочитала сообщение: жена Щелокова стреляла в Андропова, ранила и была застрелена на месте. Представить себе такое не могла. Женщина с белокурыми волосами, голубыми глазами, очаровательной улыбкой, прелестная. И с пистолетом… Кошмар… Мне очень больно было пережить то, что произошло с этой семьей. Я очень хорошо знала этих людей. Отвратительна была вся эта возня вокруг имени Щелокова. Так несправедливо с ним поступили! Николай Анисимович был замечательным, честным человеком, другого Щелокова я не знала. Всегда буду это повторять. Я очень любила эту семью и скорблю о том, что с ними случилось. Пусть мои слова будут посланием им на небеса…
