Эта беда коснулась каждого. Для тех, кто потерял здоровье, близких, родной дом - жизнь изменилась моментально и навсегда. Большинству других, кого трагедия 26 апреля лишь зацепила косвенно, осознание того, что это судьбоносная дата для страны, для общества и всех нас, пришло лишь со временем.
В 1986 году я оканчивал школу и готовился к поступлению в университет. Это было время, когда будущее представлялось безоблачным и понятным. Не возникало никаких сомнений в стабильности и жизнеспособности существующей системы. И сообщение об аварии в Чернобыле изначально я воспринял, как и положено подростку-комсомольцу, привыкшему верить всему, что рассказывают по телевизору. Случился пожар, но спасатели с ним быстро справились, повода для волнения и паники нет.
О том, что произошло нечто большеe, начал догадываться, видя по вечерам отца (имевшего отношение к руководству Донецкой области) - непривычно мрачного и молчаливого. Уже через несколько дней его назначили куратором "Северной зоны". Сюда в пионерские лагеря вокруг Святогорска тысячами привозили детвору из пострадавших районов. Летний оздоровительный сезон для детей работников шахт и заводов, содержащих здравницы, был отменен, а все они на неопределенный срок отданы вывезенным из зоны поражения школьникам.
В то лето я несколько раз ездил туда навестить отца. Кожей ощущалось тягостное напряжение, царившее на площадках и аллеях. Здесь не звучал детский смех. Вообще. Футбольные поля и волейбольные площадки практически все время пустовали. Сбившись в группы, ребятня коротала время в неприметных беседках и на дальних нелюдных опушках. Мою попытку познакомиться с кем-то из них пресекла старшая пионервожатая одного из лагерей: "Не подходи к ним, никто ведь не знает, как радиация передается. Вдруг заразишься?" После этих слов стало по-настоящему страшно. Потому что между нами провели какую-то невидимую разделительную черту, потому что у этих ребят в один день закончилось детство, а будущее, оказывается, может быть не таким уж безоблачным и светлым.