Любовь - Камчатка
Вертолет не пришел. Сидим, привалившись спиной к рюкзакам. Грустная тишина в горах. Пахнет старым костром. Летом тут была, наверное, самая неустроенная, самая дальняя на всей земле туристская база. Это место больших ветров. Березы на склонах к самой земле нагнулись и не распрямились - так и растут, наклонив головы, узловатые, кора не белая, а смугло-коричневая. А сегодня тишина. Душу щемило от такой тишины.
- Сколько придется ждать вертолета?
- Может, три дня, может, недели три…
- Сколько до Жупанова?
- Около ста.
- Горы?
- Всё время.
Решаем идти, и сейчас же… Тропа идет по березам. Лес прозрачный. За сотню шагов видно рябины. Листья на маленьких деревцах опали, сияют красные ягоды. Тут, на Камчатке, рябина особенная, крупная, как вишня, без горечи, вкуса мягкого, кисловатого яблока.
Временами мы не бежим, прямо катимся вниз по тропе. Идет дождь. Спина сухая только под рюкзаком. Идем, идем - океана все нет. И, наконец, видим просветы…
Какой неприветливый и сердитый Тихий океан. Рваные тучи, белые хлопья пены висят на камнях. Океан темным лохматым горбом поднимается к горизонту. Еще восемь километров по берегу, а там большая река - надо вброд переправиться и на том берегу разыскать землянку. За пять часов мы отмахали тридцать пять километров - по семь в час…
В моей жизни это был самый неуютный ночлег. Мы подошли к реке и по шуму воды поняли: сегодня не видать нам землянки на том берегу. Фонарик осветил черную литую воду. До океана оставалось каких-нибудь пятьсот метров, и река бешено катится книзу. Луч фонарика иссякает где-то на половине реки.
Молчим. Несколько дней назад через такую же реку переправлялись на лошадях муж и жена вулканологи. Одну лошадь свалило теченьем. Сама лошадь кое-как выбралась, а всадницу даже найти не могли.
Тут у опасной реки придется заночевать. В зарослях тальника и ольшаника ощупью готовим дрова (хорошо, топор догадались взять), дерем бересту. Удивительно - мокрые дрова разгораются.
Дождь, сушиться нет смысла. Хотя бы согреться. Глотаем обжигающий губы чай. Греем над костром спальные мешки и лезем в них… Влажные, пахнут дымом.
Ночью поднялась буря. Кажется, океан подкатил к берегу сотню орудий и бьёт-бьёт частыми залпами по прижавшимся друг к другу людям. Удар - и обвалы воды. Смешанный с дождем ветер сорвал с нас брезент, навалился на жидкий ольховый лесок. Что-то ломалось и падало в темноте. Свист. Тяжелые глухие удары. И ничего нельзя сделать: ни побежать, ни закричать, только плотнее друг к другу...
Чуть просветлело, увидели - лежим почти на острове, река вышла из берегов. Как же переправляться?..
С огромным риском, обвязавшись верёвками, со страховкой на берегу всё-таки переправились.
Впереди у нас день и пятьдесят километров пути по горам около океана. В рюкзаке завернутая в клеенку лежит у меня книжка. Эту книжку читал еще Ломоносов. Пушкин с великим интересом прочел и даже законспектировал. Степан Крашенинников. «Описание земли Камчатки». Достаю книгу и обвожу ногтём строчки как раз о тех километрах земли, которые надо пройти. «По всему восточному берегу нет пути более трудного… Места гористые и лесистые. Подъемов и спусков столько, сколько речных долин. Кроме крутизны склонов, следует опасаться и того, чтобы с разбега о дерево не удариться. Это грозит большой опасностью для жизни». Двести с лишним лет назад прошел по этому берегу Крашенинников. Для земли это ничтожно малый срок, чтобы перемениться. Все те же подъемы, от которых стучит в висках, и спуски «бегом» между гнутых берез. Неглубокие шумные речки переходим по бревнам и вброд. Мокрая лиса впереди нас бежит, ищет трофеи после отлива. Нас почти не боится. Что-то нашла, разгрызает, повернув голову набок...
Все-таки мы прошли эти пятьдесят километров у океана. И увидели к ночи огни Жупанова...
Это все записал я в 1965 году, когда первый раз прилетел на Камчатку. А в этот раз мы специально побывали на побережье - «помыть ботинки» в океанской воде и как следует оглядеться.
Восточный берег Камчатки почти везде живописен. Он высок и резко обрывается у воды. Кое-где уступает он океану высокие скалы. На гребне их почти всюду видишь черные силуэты бакланов, ниже их - чайки, на пиках-кекурах любят гнездиться орланы, у самой воды на камнях лежат сивучи. Это все постоянные обитатели побережья. А со стороны суши сюда наведываются те, кого океан подкармливает.
С огромных пространств океан приносит и оставляет на берегу массу всего съедобного и несъедобного. Тут оседает мусор - горы рваных рыболовных сетей, стеклянные поплавки-кухтыли, бутыли, бочки, канистры, веревки, доски, иногда разбитая лодка - всё, что теряют или бездумно бросают в океан люди.
Животных привлекает на берег всякого рода корм: мертвые, погубленные штормами птицы, съедобная морская капуста, а в ней еще всякая мелюзга - моллюски, черви, морские ежи. Но больше всего едоков привлекают мертвые нерпы (часто погибшие в рыболовных сетях), моржи, сивучи, а изредка и киты. Кому служит эта дарованная океаном еда? Прибрежную полосу суши регулярно посещают все, кого гонит голодный желудок. У воды держатся и постоянно патрулируют побережье не брезгающие падалью орланы. Вечно голодные песцы оставляют следы на мокром песке. Лисы - вроде вот этой - роются в морской капусте, ищут мертвую рыбу. Падальщица росомаха непременно что-нибудь находит на берегу, олени приходят к воде полизать солёную землю. Но полный хозяин на побережье, конечно, медведь, особенно в голодную пору после спячки зимой. Неторопливо, разгоняя своим появлением всех, кто прибыл раньше него, идет медведь по песчаной отмели, обнаженной океанским отливом, и подбирает всё, что может утолить голод. Случается, медведь-шатун, не легший в берлогу, ищет прокорма. Но морская капуста его не спасёт. Другое дело, если на берег океан выбросит моржа, а лучше кита. Тогда у горы мяса собираются все алчущие. Медведь мелюзгу вроде лис и песцов прогоняет, но те ждут часа, когда «хозяин» поживы набьет живот и ляжет где-то поблизости спать. Но медведь при удаче старается кое-что запасти. Известен случай: зверь обнаружил погибших в рыболовной сети молодых нерп. Это был подарок судьбы. Одну нерпу зверь тут же, на побережье, сожрал, а восемь других «складировал» в прибрежном лесу, где спугнули его охотники.
Китов океан выбрасывает на берег нечасто. Если это случается, то всем еды достает. Однако и этот подарок судьбы медведи «приватизируют». Чаще хозяйствует тут не один, а сразу несколько едоков, уступая первенство «за столом» самому сильному.
Лет двадцать назад получил я письмо с Чукотки из поселка Биллингса. В этом краю белых медведей туша кита собрала четыре десятка (!) зверей. Три недели, несильно ссорясь, медведи пировали у горы мяса. Поедят, отоспятся и, прогоняя вороватых песцов и воронов, снова собираются возле еды. Когда от кита остаются лишь кости, орава зверей пришла в поселок и, принюхиваясь, стала ломиться в амбары с запасами рыбы и оленьего мяса. Легко представить, что испытали при этом нашествии люди. Белый медведь сейчас находится под охраной закона. На материк по радио передали просьбу попугать разбойников выстрелами. Пальба - без жертв с обеих сторон - сняла осаду с поселка. Медведи нехотя разошлись, но долго еще у места их пира крутились песцы и вороны.
Часа два провели мы у берега, «на краю света», прощаясь с Камчаткой. Утро в тот день было тихое, солнечное. Океан катил к суше пологие, остекленевшие волны. Мы шли, разглядывая ночные следы на мокром песке. Десятка два куличков небоязливо рылись в оставленном приливом мусоре. Низко, повторяя очертания берега, в дозорном полете проследовал белоплечий орлан. Резвый ворон игриво пикировал на тяжелую птицу. Но орлан летел, будто не видя его. Отсветы солнца ярко искрились там, где вода разбивалась о камни. Океан к горизонту уходил пологой горой. В синеватой дали мелькали белые хлопья чаек и виднелся дымок - к Петропавловску шло какое-то судно. На часах было девять часов утра, а в Москве часы в это время пробили полночь, до нового дня там было еще далеко.
До свидания, Камчатка! Всегда радость - видеть тебя.
