Древнейший из музыкантов
Глухариная родословная измеряется миллионами лет. Многое, созданное природой так же давно, вымерло, а глухарь живет, хотя и нелегко ему теперь на земле. Глухаря мало кто видел. Неволи древняя птица не переносит, и редкий зоопарк в мире может показать посетителям глухаря. Из сотни охотников, может быть, один только может сказать, что стрелял в глухаря. И если окажется таковой у лесного костра, то уж непременно расскажет про эту охоту - древнюю, поэтичную, трудную…
ЛЕСНЫЕ просеки переходят одна в другую. Темнота справа и слева. Только над головою холодные дробинки звезд. Болота. Ломкий ледок между кочками, вода вперемешку с подмерзшей грязью, а то вдруг снег. Снег, как наждак, колючий то держит ногу, а то вдруг ныряешь в него по пояс. Опираешься на ладони, но руки тоже ныряют по локоть. Переднего не видно. Слышно, как чертыхается. Значит, надо особенно осторожно идти в этом месте. Кому-то из нас наверняка придется купнуться в этих предательских ямах. Уберечь бы магнитофон в рюкзаке и сумку с фотографической аппаратурой. Фонарик не помогает. От белого света еще обманчивей становятся кочки в воде. Бултых!.. «Микрофон, микрофон держите!» Хватаю из рук Бориса коробку с каким-то дорогим, купленным в Австрии, микрофоном. Сам Борис выбирается из колдобины. Вода с Бориса бежит ручьями, вода попала даже за ворот куртки. Выливает из сапог воду. На портянки идут шарфы…
Десять километров лесной дороги.
У глухаря радость такая же, как миллион лет назад. Луна была, наверно, такой же красной, звезды такими же частыми и холодными, так же сверкала вода между соснами и белел снег, от ударов крыла звенел воздух. И начиналась песня.
Мы стоим молча. Ждем. Уже много лет на это чуть возвышенное среди болот место глухари собираются на тока. Лесник расставил руки, как дирижер. Нельзя громко дышать, шуршать одеждой, переминаться. Услышал! Показал рукою сзади себя. Еще услышал! Мы ничего не слышим. Но лесник уже делит нас на две группы. Задача такая: мне надо послушать и попытаться снять поющего глухаря. Борис с ружьем застрелит на чучело одного. Другой Борис, с магнитофоном, пойдет записывать глухариное пение для пластинки. Расходимся…
Теперь, если остановиться и дать успокоиться сердцу, можно услышать песню. С чем сравнить?.. На мраморный стол в темноте кто-то роняет костяные шары. Сначала редко: «Тк! Тк!..» Потом часто один за другим: «Тк-тк-тк!..» А потом слышится бормотанье, как будто старый бухгалтер увидел ошибку в расчетах и осерчал: «Триста - четыреста! Четыреста - триста!..» Вот и вся песня. Необычная, странная, возбуждающая желание непременно увидеть певца. И это возможно. Давно подмечена глухариная слабость: когда в песне начинается бормотанье - птица делается глухой… Охотники уверяют: можно стрелять под деревом - не услышит. Под песню к глухарю и подходят…
Два быстрых шага - и замираем. «Тк!.. Тк!..» - в это время глухарь чуток необычайно. Не дай бог ветка хрустнет или снег под ногою осядет - все, услышишь только хлопанье крыльев. Терпенье и точный расчет: два шага - и замереть. Высокие сосны с подлеском. Идем по снегу и по мягкой, покрытой хрупкими мхами земле. Два шага - и остановка, иногда в очень смешной позе: на одной ноге, боком к дереву привалившись. Иногда бормотанье почему-то запаздывает. Ноги немеют, сердце колотится, из-под шапки текут ручейки пота.
Чуть-чуть рассвет забрезжил. В лесу уже стон стоит от дятлов, тетеревов, каких-то еще птиц. В верхушках сосен и ниже с квоканьем, закрывая крыльями побледневшие звезды, летают глухарки. Самый разгар песен. Подходим вплотную к «нашему» глухарю. Вот он сидит на голом суку засохшей сосны. Большой черный ком. Если приглядеться, уже различаешь бородатую голову на вытянутой вперед шее. Видно: глухарь приспускает крылья, разбухают глухариные перья, когда начинается песня. Стрелять уже можно, снимать нельзя - мало света. Стоим минут десять под самым деревом. Песня вдруг обрывается. Глухарь планирует вниз, в темноту. Мы не заметили, как подлетел соперник. Зато теперь хорошо слышно: шагах в двадцати от нас за кустами идет потасовка - хлопанье крыльев, странные сердитые звуки. Низко, с квоканьем, летают глухарки. Одна из них, наверное, заметила нас - испуганный треск нескольких пар крыльев. И на время все затихает… Ловим слухом еще одну песню и опять начинаем смешные прыжки. Посветлело. Теперь можно снимать, но трудней подойти - глухарь сидит на верхушке молодой сосны и почти целиком закрыт ветками, видно только вытянутую вперед бородатую голову. Зато песню слышно отчетливо. «Тк!.. тк!..» - «костяные шары» падают прямо к нашим ногам. Весь лес кругом поет, верещит, циркает, блеет барашком, крякает, свищет и барабанит. Никогда в один раз я не слышал такого числа голосов торжествующей жизни. Наклоняюсь к Борису:
- Стоило и в пять раз дальше идти…
Глухарь, однако, заметил неладное под сосной, вытянул голову в нашу сторону. Сейчас, сейчас полетит. Борис кидает к плечу ружье… Ломаются ветки, и на мох с глухим стуком падает тяжелая птица. Можно теперь хорошо ее разглядеть. Красные набухшие брови. Хвоей испачканный массивный клюв. Борода под клювом. Перья на шее отливают синевою, на спине сквозит легкая проседь. Мощные, покрытые перьями ноги. Древнейший из музыкантов…
ЭТИМ утром только ружье оказалось с добычей. Я утешился съемкой убитого глухаря. А Борису с магнитофоном вовсе не повезло. Подкрался, с замиранием сердца включил микрофон… Ужас! - в наушниках одновременно слышно и глухаря, и музыку московского «Маяка». Что-то случилось с магнитофоном, и он наполовину превратился в приемник…
Разложили костер. Обсушиваемся.
- Не жалеешь?
- Не жалею.
Главное - слышать песню, а потом уже все остальное…
