Представляем 58-й альбом книжной коллекции "Коровин"
Импрессионистов все любят? Все. Но в основном французских. Между тем был в России автор, ничуть им не уступающий.
Константина Коровина современники по-настоящему не оценили. Кроме Репина, который увидел одну из первых его работ - "Портрет хористки" - и восторженно требовал: "Покажите мне, кто создал это!"
Сын разорившегося купца и дворянки рос не то чтобы в нищете, но копейки в семье считали. Что и толкнуло юного Коровина в архитекторы - профессию, как ему тогда казалось, одновременно и денежную, и творческую. Поступил вслед за братом в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Однако вскоре душа не выдержала - перевелся на отделение живописи.
Учился он рисовать у Саврасова и Поленова. Классики студента-выскочку недолюбливали, твердили - не так рисуешь, посмотри на передвижников! Коровина считали неумехой, задвигали на задний план. Тут два века стыкуются, декаденты кругом, споры о судьбах России, террор, войны, студенты бунтуют, Ульянов-Ленин со своей "Искрой" подрывает устои самодержавия, Маяковский в желтой кофте беснуется, формализм всех мастей зарождается... А у Коровина - нежнейшие крымские пейзажи грубыми мазками. Цветы. И бесконечные тонкие женщины на полотнах - с гитарами и без, одетые и не очень... Импрессионизм во всей своей неукротимости. И это при том, что краски на его картинах - самые что ни есть российские, приглушенные, с уклоном в серый и коричневый. Но даже от этого коричневого - ярчайший свет. Повесьте такую репродукцию на стенку, и комнату словно обогревать не надо, тепло идет от картины.
|
"Слишком несерьезно, слишком празднично, подражает французам, нет своего почерка", - хором твердили тогдашние критики. И ссылались на то, что искусство-де должно искать новые формы. Однако же где теперь эти формы, где декаденты с их вымороченностью, где желтая кофта Маяковского?
А Коровин - вот он, висит в музеях, глаз радует. Потому что, не оглядываясь на передвижников с их тоскливыми сюжетами, находил красоту в самом обыденном. Даже в угрюмых поморских камнях. Даже в нетопленых питерских комнатах военного 1919 года. В любой его картине, созданной пусть и в самые тяжелые годы, - бунинские какие-то интонации: усадьбы, вечера, сирени, закаты, огни мокрого от дождя Парижа, среднерусские березки с саврасками. И во всем цвет, свет и радость - чистое язычество. Снег у Коровина на полотнах тает в руках и стекает между пальцами, бревна деревянных изб теплые на ощупь, цветы пахнут, вороны орут, одурело приветствуя весну, савраски прядают ушами, женщины кокетничают. Все живое и сиюминутное. И декорации к театральным постановкам Римского-Корсакова он рисовал такие же радостные, былинными сине-красно-золотыми тонами.
И при всем этом во время Первой мировой работал консультантом по маскировке в штабе русской армии...
Место ему, конечно же, рядом с Моне, Ренуаром. Потому что никто, кроме Коровина, в России, пожалуй, не умел так точно схватить и оставить на полотне секундное ощущение радости от увиденной красоты.
