Храните ваши шляпки золотые
Последней ролью Лучко стал фактический автопортрет в "Парке советского периода" - действующем заповеднике советского гламура для скучающих и ностальгирующих небедных господ. Там утро встречало прохладой и сипом репродукторов, там шахматы в человеческий рост передвигались вдумчивыми пионерами, летал над головами спутник и праздновалась первая борозда, а в рюмочных-стоячках угощали портвейном в розлив. Лучко среди веселых артефактов прошлого бодро гребла деревянной лопатой урожай в закрома и по колхозной традиции озорно задирала приезжих. Было ей на тот момент полных 80 годков, и смотрелась она, как советская власть в ранних 80-х, - крепко.
В титрах фамилия Лучко шла уже в траурной рамке: производство у нас - процесс небыстрый, и вышло так, что актриса буквально отпела свою творческую биографию, почти совпавшую с советским веком. Трудно было сыскать на эту роль более подходящую кандидатуру - ибо вся жизнь Клары Степановны и была ожившей иллюстрацией мифа о светлом пути и прекрасной судьбе.
Родилась в семье председательши колхоза и директора совхоза - будто предвосхитив сюжеты пырьевских и непырьевских комедий о законном браке поющих бригадиров и соревнующихся председателей. С первого раза поступила на курс к Сергею Герасимову - самому перспективному в плане дальнейшей актерской судьбы педагогу. В 24 уже играла в "Кубанских казаках" и вышла за самого из них главного - Сергея Лукьянова, того самого Гордея Гордеича Ворона, который каким был, таким и остался и зачем-то нарушил покой Марины Ладыниной, у которой и без него был муж Пырьев. Насупленное чувство к соседке-председательше он только изображал, а сам положил глаз на новенькую, которая, по старой опереточной классификации, исполняла роль субретки - младшей наперсницы героини, звеньевой Даши Шелест. Прожила с ним ладком 16 лет и сыграла шесть картин - от "Донецких шахтеров" до "Государственного преступника", где он тем самым преступником и был, только его без усов никто не узнал. В числе тех шести была и главная сдвоенная роль в шекспировской "Двенадцатой ночи", которая сразу вывела Лучко из амплуа задорных современниц, в котором, признаться, и затеряться недолго. Счастливо миновав "транзитную" паузу от ранних к возрастным ролям, перешла на ниву номенклатурных дам с депутатским значком - деятельных и мудрых председательниц горисполкома и секретарш госкомиссий. В этом качестве повстречала цыгана Будулая и вместе с ним вступила в ранг народной артистки СССР. Жила долго, ездила много, играла до конца, заседала в Комитете советских женщин и садовничала на даче.
Несмотря на войну, и проблемы, и раннюю смерть мужа, угадывалось в ее повадке какое-то законное, не обидное для окружающих благополучие, спокойная уверенность и лоск. Таких часто продвигают по руководящей линии. В интервью говорила про счастье, про искусство, про духовные ориентиры и уроки доброты - и из уст ее это звучало не фальшивым назиданием, а отголоском ушедших простодушных времен.
Интервьюеры же большей частью спрашивали про шляпки: с первых ролей шпионок и польских пани в "Красных листьях" и "Вихрях враждебных" освоила она этот стильный аксессуар - и даже в посвященных ей виршах Эльдара Рязанова звучало:
Как-то на пляжу в Анапе
Вы гуляли в неглиже,
Но при этом были в шляпе
И жевали бланманже.
Лучко счастливо и органично сочетала в себе румянец простушки и фасон советской леди. И когда в "Парке советского периода" в ностальгической балладе звучал припев "Шик! Блеск! Рай!/Мир, труд, май!" - это вполне могло бы стать девизом, начертанным на воротах ее родового замка.
