Ширвиндт как он есть
Сейчас он на любимом Валдае, куда уезжает каждое лето, когда кончается очередной сезон в Театре сатиры, которым он руководит. Александр Анатольевич любит рыбачить. Этим делом займется и в свой день рождения. "А как же, обязательно! Это все-таки единственный подарок мой себе! - признался он "Комсомолке" накануне и тут же в присущей ему манере добавил: - Так что первыми меня поздравят черви и рыбы".
Мы тоже присоединяемся к поздравлениям!
На юбилее Людмилы Гурченко мы оказались рядом за одним столом. Ширвиндт куда-то отлучился, Наташа, жена, сказала: ой, Оля, нам столько надо сказать друг другу!.. Действительно, странное чувство: столько десятков лет обитать по соседству на этой земле, под этим небом и не быть знакомыми!.. С азартом принялись наверстывать упущенное.
Через семь минут появился сам. Еще через пять перешли на ты. Через двадцать - договорились об интервью. Через неделю - сидели друг против друга, у меня от смеха заболела челюсть, а к финалу стало грустно. Вот бывают такие люди, которые с абсолютно невозмутимым видом, сидя в руководящем кресле - худрук театра! - и посасывая трубочку, каждое свое слово окрашивают иронией. То есть они этой иронией и народ веселят, и сами веселятся, и мосты прокладывают, и защищаются.
В привычной манере скажет он про метод кнута и пряника, какому его учили старшие товарищи и он пытался ему следовать, но если кнут находится в руках у пряника... Тут я, ясно, засмеялась. А он разрешил мне распечатать этот печатный пряник, то есть себя, - открытие Ширвиндта и последовавшие дружеские отношения легли в копилку даров жизни.
Потом увижу его не раз на ТВ и услышу по радио, где он дальше позволит распечатывать себя, но наш разговор был первым, и скромное мое тщеславие молча отметило это. Он расскажет мне, что, по сути, не преуспел, не так сложил жизнь, на все откликался, все было интересно, а другие в это время возделывали свой сад и не отвлекались. Впрочем, он оказался в недурной компании. Как-то пересекся с уже очень больным Олегом Ефремовым, Олега уводили, поскольку он не мог долго оставаться без кислородного прибора. Обнялись, и Олег проговорил: про...ли мы с тобой нашу биографию, Шура. И так, обнявшись, оба стояли и ревели. А через месяц Олега не стало.
Значит, речь о счете, который человек себе предъявляет. Или не предъявляет.
Он расскажет о своих учениках, невежество которых иной раз зашкаливает, и о своих стариках, которым надо непременно подобрать роли, чтобы они чувствовали свою нужность театру. Он очень смешно изобразит тех и других, а за смешком - неизбывная нежность к ним, и станет понятно, почему и те и другие беззаветно его любят.
А спустя несколько месяцев Наташа доверит мне их юношескую переписку, в которой молодой Шура предстает и вовсе романтическим юношей даже не прошлого, а позапрошлого века, ХIХ, я имею в виду.
Привожу свое любимое - чеховско-бунинское! - его письмо Кисе, то есть Наташе:
"Кися! Уже вечер! Высокий берег с церковкой вдали безумно напоминает мне Мышкин и все хорошее, что связано с ним. Помнишь, как мы провожали глазами с нашего сеновала проплывавшие мимо суда с огоньками кают и белизной очертаний, а теперь я из этой каюты смотрю на проплывающие сеновалы. И кто знает, может, какая-нибудь влюбленная пара смотрит на мой огонек и мечтает, как мы с тобой (помнишь?), о чем-то, чего всегда хочется и что редко удается испытать, - о большом, как не помещающееся в груди дыхание на сильном ветру, счастье..."
Ты замечательный, Шура. С днем рожденья!
