И еще 17 строк в моем блокноте...
Фото: Фото: www.photoxpress.ru.
Он вызвал меня в сад на свидание, когда я лежала в больнице издательства "Правда" с открывшейся язвой, прочитав где-то возвышенное: язва - болезнь неустроенности души. Как всегда, пижонский пиджак, фуляр на горле, ласковые глаза, быстро пробегавшая по пухлым детским губам улыбка-ухмылка, весь облик прекрасного утенка.
Катаев сказал о нем выразительнее: Артюр Рембо, написанный Рублевым.
В тот раз он спросил: можешь переодеться и сбежать из больницы? Зачем, спросила. Поехать со мной на спектакль на Таганку, сказал. Конечно, нет, ответила. И в ту же секунду: да, да, да. Конечно, переоденусь, и сбегу, и поеду. Не было случая, чтобы я отказалась от любого вызова судьбы, пусть даже такого смешного, как этот. И мы поехали на Таганку, и он отвел меня к Любимову, и познакомил с ним, и познакомил с Боровским и еще с кем-то, а потом усадил в кресло в зрительном зале и, прошептав на ухо, что должен быть на приеме у какого-то посла, исчез.
Щедрые дары его объяснялись не сверхъ-естественной красой одаряемого, а личной сверхъестественной эмоциональностью. Он был поэт до мозга костей, он был соткан из поэзии. Восхищение было его движителем. Проборматываемое словцо божественная слетало с его уст не задерживаясь, легко, как птица, я слышала его не раз в адрес многих женщин. Это - поэтово.
|
И еще один его приход не забуду. С вестью о погибели. Андрей взял мой блокнотик и вписал в него семнадцать строк.
Сережа - опоздали
лекари!
Сережа - не закуришь
"Винстона",
смущающийся
до корректности,
служитель муз
без раболепия…
Еще во вторник,
кукарекая,
я сквозь окно тебя
высвистывал,
в живые заросли
ветвистые
на заседанье редколлегии!
Да что слова!
Одна софистика…
Такая чистота
раздавлена.
Бессильны заклинанья
чайников.
И нет ни бога
и ни дьявола,
а есть Всемирная
Случайность.
Чего уж - все равно
не выживешь,
Летучей Вечности
товарищ.
Из этой мглы тебя
не вызовешь.
Лишь ты ночами
вызываешь.
Он заведовал отделом поэзии в журнале "Юность", замечательный поэт Сергей Дрофенко.
Он был моя первая любовь. Точнее сказать, я была его любовь. Я поступила на первый курс журфака, когда он учился на втором. Юра Апенченко, Слава Холопов, Игорь Дедков, Толя Горюшкин, Женя Коршунов - была его компания. Все писали стихи, все блистали. Я не писала. Я переписывала их стихи. Они взяли меня в свою компанию из-за Сережи.
Прошло пятнадцать лет с хвостиком. Сережа был давно женат и родил сына, я - замужем и родила дочь. Мужская компания ужинала в Доме литератора: Сережа, Гриша Горин, Аркадий Арканов, кто-то еще. Горин и Арканов, по первому образованию врачи, кинулись помочь Сереже, когда тот, сидя за столом, вдруг начал задыхаться, посинел, и они, уверенные, что это сердце, уложили его на скамью и принялись делать искусственное дыхание. Вызвали "неотложку". Доктора констатировали смерть от удушья.
Сережа задохнулся, подавившись куском мяса. Требовались совершенно другие медицинские действия, горизонтальное положение усугубило ситуацию. Если бы знать…
Я вдохнула и не могла выдохнуть.
|
Знавший нашу историю Андрей принес печальную весть осторожно, как бы деля ее пополам между нами двумя. В нем была необыкновенная внутренняя тонкость, не отменяемая никакой славой. Слава существовала отдельно, он - отдельно. Странная вещь, мы даже не говорили о его книжках. Конечно, я читала их. Языковая игра вызывала изумление. Но то было скорее умственное, нежели сердечное. Теперь я понимаю, что просто была не готова к его поэзии, ее масштабу, ее мирам.
Зато мы говорили о чужих книжках. "Былое и думы" была его любимая. Узнав, завопила: и моя, и моя!..
Спустя тридцать лет мы уселись рядышком на одном из сборищ в ПЕН-клубе, и он прошептал мне на ухо: а помнишь, как ты хотела иметь "Былое и думы", у тебя не было, а я мечтал подарить тебе!.. Он говорил шепотом, потому что уже терял голос, съедаемый злой болезнью.
…В театре Петра Фоменко он появился обычным пижоном, в красном шарфе, только тело терялось под белым пиджаком, настолько страшно исхудал, на лице больные глаза и застывшая больная улыбка, сам идти не мог, его вели под руки два молодых человека. Я подошла, обняла, отошла и заплакала.
Он захотел сам на людях отпраздновать свой 75-летний юбилей. Он захотел сам прочесть свои стихи. Мужественный великий поэт. Поддерживаемый теми же молодыми людьми, он приблизил микрофон ко рту и начал. В мертвой тишине до зала доносились лишь отдельные сиплые звуки. Это было душераздирающее зрелище и слушалище. Как будто не жизнь, а трагический театр или кинематограф.
У человека отняли инструмент певца - голос.
Его певческий дар оставался с ним до последнего срока.
Вижу скудный лес
возле Болшева.
Дай секунду мне
без обезболивающего...
Больше живым я его не видела.
Подписывайтесь на нас в соц. сетях
