Михаил Жванецкий: "Я уйду немного раньше, чем люди из зала"

"Комсомолка" поздравляет любимого писателя с 79-летием и публикует беседу, состоявшуюся накануне. 

 

 

 

- Ну упал. А может, еще упадет. Значит, все отпечатаемся, как в Помпеях. Вы, я, пальто в гардеробе, драка в кафе, операция на сердце. Все поздравили друг друга, и тут же все дружно отпечатались. Меня другое волнует - наши люди отпечатаются с опущенными головами, я так думаю. Но вообще я не люблю, когда что-то падает сверху. Вот, между прочим, в городе, где я родился, - ну вы знаете, что это за город, - была одна тетка, которая укладывала в постель мужчин ударом живота. И овладевала несчастными. Это и называется падать сверху. Мы как-то с Юрием Визбором были в Тольятти, и там нас женская компания ждала после концерта. Мужчин мало, в дамах напряжение. Кто-то дернул что-то, на меня пролили тарелку борща, уронили котлету - с тех пор я берегу спину, не люблю, когда сверху что-то падает. Даже любовь. Но тут хоть можно вырваться и убежать по коридору, а от метеорита не вырвешься. Зато когда все вместе, ничего не страшно. Так что встретим достойно и отпечатаемся в лучшем виде. С улыбкой. Над всем, что падает сверху, мы всегда смеемся. Кризис накрыл - хохочем. Наводнение - хохочем. У нас же череда катастроф, а тут еще и метеорит получили. Конечно, смешно. После кризисов-то.

 

 

- Ну... бедных туда вообще не берут, насколько я себе представляю. Нет, они не допустят - побросают все кнопки, мигалки к чертовой матери, поедут считать собственность в Майами. А вообще, конечно, если пришел во власть, то главная задача - не дать себе разбогатеть. Тут же надо иметь железную силу воли! Бывают люди у нас, которые не разбогатели. Такого сразу видно. Он выглядит как человек, который сидит на голодной диете, - он меняется страшно. Становится злобным, потому что все вокруг танцуют и поют, а он же держится из последних сил и по пути расстреливает всех остальных. Нет, ну мы знаем одного такого - ходил в одних сапогах, даже анализы никому не доверял. Но у него в собственности была вся страна, и она это чувствовала. Так что лучше пусть они будут богатыми. Давайте им разрешим. И, судя по лицам, они продержатся еще.

 

 

 

- Не знаю. Но в Одессе это даже не называется юмором. Это способ мышления. Там же никто не смеется. Там компания на углу спрашивает: "Ты куда?" - "Нет, я иду домой". И все можно понять: что они предлагают и от чего он отказывается. Только приезжие могут улыбаться. В Одессе вы хохот не услышите. Юмора полно, хохота мало. Там стиль жизни такой. Может, потому что там смесь национальностей и языков? Там Молдавия, Италия, Франция, Украина, там евреи. Эта смесь кровей образовала такой интересный язык и сдвиг мышления. И что такое суть одесского юмора? Это сказать, недоговорив, и понять, недослушав. Там говорят: все, я понял-понял. И мы, когда приезжаем сюда с юга, мы начинаем перебивать. Мне все время хочется перебить, чтобы он сэкономил мне и себе кусок жизни. Но я вежливый и сдерживаюсь. Вот это ощущение юмора, когда можно на полуслове все понять, - это и есть Одесса.

 

 

- Номер один - Ростов. Хохот непрерывный. Там тоже смесь - русские, армяне... и зал изумительно хорош. Ленинград - публика номер два. Одесса - три. Четыре - Москва. 

 

 

- Не думаю. Это врожденное, абсолютно неосознанное. Бывает, что человек сам не может шутить, может, стесняется, но прекрасно понимает чужой юмор. Запоминает и потом через пару лет тебе же и напомнит твои шуточки. Вообще в этой стране для признания надо жить довольно долго. Потом понимаешь, что шутки твои не умирают, и это приятно. Вначале ты проходишь стадии: болтун, шутник, одессит, плетет что-то. И потом постепенно про тебя кто-то скажет: он настоящий художник. Потом еще кто-то скажет, а потом уже цитируют и цитируют. И не перестают. А уж такие слова, как "может, в консерватории что-то подправить", уже прямо в камне. И ты живешь среди собственного наследия. Хотя меня читать сложно - "раки по пять" пробовали в напечатанном виде прочитать? Но есть такие, кто читает на бумаге миниатюру "Авас" и хохочет. Или "Рассказ подрывника" ("плывет баржа") - там же мат пропускается. На бумаге его нет, но он там есть. И люди просят: может, полностью прочитаете? Но его там нет. Так генерал Лебедь говорил. Он внутри себя переводил с мата, а потом говорил вслух. И все понимали, что там внутри идет большой перевод. Так что генерал Лебедь для меня был образцом.

 

 

 

- Я так скажу: мы утрачиваем искусство намека. Сейчас, чтобы засмеяться, людям нужен плевок в лоб и пинок под зад. Намек и ирония уходят вместе с временами, когда мы плохо питались и неважно одевались.

 

 

- Мне на этот вопрос сложно ответить. Если спросить обо мне жену - скажет "невыносимый". Спросить друзей - скажут, не умеет дружить: не звонит, вечно занят, спит. Для других я - одессит. Я же знаю, что они имеют в виду. Может, публика, которую никто почему-то не спрашивает, скажет: "Ну он о себе хотя бы говорит правду". А вообще личность гораздо разнообразнее, чем толпа. Я про себя всегда знал, что либо все будет хорошо, либо мои шутки станут бессмертными. Ошибся. Сейчас я и живу хорошо, и шутки все звучат и звучат. Я, знаете, не мечтал стать артистом - не думал даже. Работал в порту, смотрел на пароходы. Я хотел за границу - не жить, посмотреть хотя бы. Кто тебе может сказать, что ты талантливый? Талантливые же люди. Кто тебе скажет, что ты умный, - только умный же человек. О внешности тебе скажет женщина, о здоровье - врачи. Ты сам о себе ничего не знаешь. Так же, как ты не знаешь, когда тебе уходить. Я привык, что меня окружают люди, которым я могу доверять, да еще зал не фальшивит никогда. Он тебе пустыми стульями пишет ответ - все, больше не выходи. Раньше я говорил, что уйду со сцены, когда люди уйдут из зала. Сейчас говорю, что уйду немножко раньше, чем уйдет зал. Я видел Леонида Утесова - он был еще в хорошей форме - и сидел в саду "Эрмитаж" один. Так нельзя.