Сегодня исполняется 80 лет легендарному поэту: Евгений Евтушенко - о боге, водке и звонке Брежнева
Михаил ВЕЛЛЕР: - В далекие шестидесятые на картошке мы, первокурсники Ленинградского университета, пели этакую песенку городского фольклора:
По ночной Москве идет девчонка,
каблуками цок-цок-цок,
а навстречу ей идет сторонкой
незнакомый паренек.
И дальше следует сцена уличного знакомства, завязывание разговора - он ей говорит:
Каких поэтов вы любите читать стихи?
А она ему в ответ на это:
Евтушенко - мой дружок.
Вот насколько вы были в славе и на слуху. Четкая семантическая пара: фрукт - яблоко, лайнер - серебристый, поэт - Пушкин, современный поэт - Евтушенко. Ни в коем случае никого не хочу принижать, гремели имена поколения, были гениальные поэты - но Евтушенко звучал номером первым. Скажите, каково это - чувствовать себя поэтом, прославленным в стране, как, в общем, при жизни ни один до вас? Я ведь помню вашу фразу о завистниках уже девяностых годов к шестидесятникам: "Это зависть уксуса к шампанскому!"
|
Евгений ЕВТУШЕНКО: - Вы знаете, Миша, можно воспринять мои слова, конечно, как лицемерие или кокетство, но даю вам честное слово, вот как на духу, - не до того мне. Да некогда думать о дребедени, блеске или чем там еще, настолько я делаю себя занятым человеком, набиваю свой день до отказа другими делами, нужными, совершенно разными вещами. Я хорошо сплю без снотворного, потому что я всегда отрабатываю весь свой день до конца - не отрабатываю, а живу этот день до конца, проживаю его, любой!
Но, безусловно, когда я слышу, что вот все-таки поэтам - или иным прославленным людям, таким талантливым людям, как вы, - простительно то или другое, я всегда категорически против этого. Мне очень не нравится поведение некоторых наших попсовых временных звезд, когда они хвастаются, показывают свои перстни, рассказывают, кто им подарил машины, строят себе какие-то дворцы. Понимаете, мне это глубоко чуждо. Они вообще считают, что им позволено что-то другое, нежели всем. Их ведь даже милиционеры останавливают подобострастно-уважительно: как же, знаменитый человек. А в этот момент это человек, нарушивший закон, и все тут! А он убежден, что ему-то можно.
Человек не должен сам себе давать какие-то привилегии. Если даже общество невольно, из уважения, ему их предоставляет - он должен их свести до минимума. Вот я так считаю. И так себя веду, и так живу. У меня просто нет времени рассуждать о собственной знаменитости. Я знаю, сколько у меня еще работы. Мне нужно, если по-честному, 20 лет прожить еще, чтобы написать и сделать все, что я задумал. Минимум. А потом уж я не знаю: мне Бог поможет, услышит мои молитвы?.. На которые у меня тоже, между прочим, не бывает времени. И знаете, если бы отпущенные будущие 19 лет уже прошли - так я бы еще поторговался, может быть!..
"Мы не были результатом "оттепели", мы ее выдышали своими голосами"
М. В.: - Вашему поколению выпало скудное тяжелое детство и бедная нелегкая юность. И позднее некоторым из вас - талантливым, упорным, работящим, энергичным - это было компенсировано. И судьбой выпало, и самими протаранено, и карта была сдана: возможность полностью реализовать себя, делать свое, и - слава. Удача, деньги. Вы все - дети "оттепели". В каком году впервые Евгения Евтушенко, знаменитого и молодого поэта со станции Зима, выпустили из Советского Союза, из-за железного занавеса, за границу?
Е. Е.: - Вообще существовало такое выражение - "поколение "оттепели". Не сочтите за самомнение, я говорю не только о себе. Сейчас почти никого из наших писателей не осталось. Такие замечательные люди, талантливые. Я говорю сейчас за них всех. Мы (я говорю уже "мы") были не результатом "оттепели" или детьми ее, а мы ее выдышали своими молодыми голосами. И мы не были детьми XX съезда, потому что стихотворение, которое я вам сейчас читал: "Границы мне мешают, мне неловко не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка", - я написал до XX съезда за два года. И моя поэма "Зима" - я начал писать ее сразу в 53-м году, после того как съездил на станцию Зима, а напечатал в 54-м году. Выпала карта, не выпала карта - а мы эту карту сами нарисовали, своими руками.
|
И вы думаете, что потом меня всюду всегда пускали? Да ничего подобного. Ну, например, у меня был запланирован вечер в Медисон-сквер-гарден. В Медисон-сквер-гарден никогда за всю историю этого гигантского стадиона - он ведь с наши "Лужники" - не выступал ни один поэт. Тот вечер поэзии так и остался единственным - 72-й год. И вдруг меня вызывает к себе Поликарпов (завотделом культуры ЦК КПСС. - Прим. ред.) и говорит: "Слушай, тут такие изменения, что тебе не надо туда ехать, в Америку". Я говорю: "А почему?" "А сколько ты в последнее время подписал писем в защиту всяких диссидентов? Вон список какой у тебя послужной! Ты все-таки думай, когда подписываешь, о себе!" Я говорю: "Почему я должен о себе думать, Дмитрий Алексеевич? Я ведь подписываю о других людях".
Моя книжка выходила специально к этому времени. Я как раз только что приехал из Вьетнама. Я хотел честно рассказать в Америке о войне во Вьетнаме. Что было очень важно в тот момент. И вдруг мне объявляют, что я не лечу! Представляете, сколько людей работало, чтобы в Америке заполнить зал, подготовить выступление, - 15 тысяч билетов там было продано! Знаете что - я позвонил помощникам Брежнева.
Я сидел в Доме литераторов. Я водку не пью. Перестал пить в 19 лет. Я ее пил с 12 лет. Когда еще работал в войну на заводе, который выпускал гранаты. Холод, Сибирь. Выпить давали даже детям - чтобы не замерзали. И в 19 лет я водку пить перестал. Но все-таки тогда я заказал себе водки… Вообще, когда плохо совсем, этого нельзя делать. Я вот дожил до 80 лет и хочу сказать: пить можно только тогда, когда у вас хорошее настроение. Потому что выпивка увеличивает уже имеющееся у вас состояние: депрессии либо радости. Не побрезгуйте моим советом, что называется.
Вот я так сидел, заказав себе водки, и пил ее, и у меня текли слезы. Подходили люди, хорошие люди, официантки особенно, и видели, как я плакал... И вдруг!.. Вы знаете, где там у нас стоит в фойе ЦДЛ на стойке телефон? Бежит оттуда с вытаращенными глазами дежурная: "Женечка, вас Брежнев к телефону спрашивает!" Трясло ее просто! Я подошел. Там - Брежнев. Ну я и говорю все как есть. "Евгений Александрович, там что-то наши бюрократы недодумали, или не знаю, о чем они вообще думали. Мне уже доложили. Да. Успокойтесь, ради бога. Поезжайте вы в эту вашу Америку". И я на радостях еще ему вопросы задаю всякие. А я никогда не был с ним знаком - это в первый раз разговор. Я никогда не ходил к нему на прием или что-нибудь в таком роде. Я его видел только однажды на каком-то большом приеме, это было при Хрущеве - он был председателем президиума тогда. И он еще с шуточкой ко мне обратился: "А я вот сейчас пойду, Евгений Александрович, открывать бал со Снегурочкой. У нас же в Политбюро только я танцую вальс. Вот за это меня и держат. А ваши стихи "Любимая, спи" всегда читаю своим друзьям и знакомым".
Вот вам пожалуйста. Вот как все сложно. И как жалко, что такой в принципе незлой, добрый человек совершил все-таки такие вещи, как Афган, Чехословакия и т. д. Это ведь нельзя отменить - это история. И нельзя замалчивать. А то сейчас часто изображают Брежнева только с хорошей стороны. Да, в нем были и хорошие качества, согласен, но были и ошибки, которые не прощаются. Он был руководителем нашей страны - и позволил, чтобы происходили эти совершенно чудовищные диссидентские процессы, которые подорвали престиж нашей страны во всем мире.
Продолжение беседы Михаила Веллера с Евгением Евтушенко читайте в пятницу в "толстушке".
Фото Марины ВОЛОСЕВИЧ.
