Из письма Александра ШИРВИНДТА будущей жене: «Жить мы будем с тобой с большими чувствами, и главное - без жертв!»
В один из последних дней осени мы бродили с Наташей по опустевшей даче, собирали опята, яблоки, вспоминали. Мы - друзья, и Наташа решилась показать мне письма, которые Шура начал писать ей, а она ему, когда ей было пятнадцать, а ему шестнадцать.
Архитектор Наталья Николаевна Белоусова и артист Александр Анатольевич Ширвиндт шестьдесят лет вместе.
Сохранившаяся юношеская переписка - кладезь чистоты и нежности.
Я попросила разрешения напечатать фрагменты ее в «Комсомолке».
Ольга Кучкина.
Он. В ночь на Новый, 1953 год.
Прошла земля свой вечный круг,
Закону физики подвластна.
И я, твой нежный верный друг,
Столь верен, сколь и ты прекрасна…
Желаю тебе, мой милый Татик, всего, чего тебе хочется... Желаю тебе не разочароваться во мне, а полюбить еще сильнее… Хочу, чтоб в этом году ты стала бы настолько близка мне, насколько я этого желаю… Крепко целую тебя в глаза, в лоб, в нос и всюду в 12 часов 25 минут… Твой А. Ш.
Она. Из Нового Иерусалима в Прибалтику. 4 июля 1953 года.
Сейчас собирала клубнику, и мама предложила назвать ее клубникой Шуркиного отъезда… Хожу в твоих часах, и, когда слушаю их тиканье, мне кажется, что это тикает не механизм часов, а твое сердце. Ты не смейся, я теперь во всем вижу и слышу тебя.
Он. Из дома отдыха «Пестово» в Сухуми. 3 августа 1954 года.
Знаешь… какое-то странное ощущение бесконечного ожидания и томления. Я никогда еще в жизни так ни по кому и ни по чему не скучал, как сейчас скучаю по тебе… Периодами ничего, а временами до того защемит - что хоть плачь.
Он. Из Киева, на съемках фильма «Она вас любит». 5 июня 1956 года.
Сегодня поехал первый раз на студию. Первая моя съемка будет 27-го числа - первая работа актера Ширвиндта: первая съемка, первая зарплата, первый настоящий Александр Анатольевич. Страшно!.. Но скуки в своей личной жизни, скуки прозы, привычки, подменившей настоящие чувства, не хочу... Хочу счастья!.. Хочу радости!.. Жить мы будем с тобой с большой буквы и с большими чувствами, без спекуляции и главное - без жертв! Так и договоримся.
Он. Из Киева. 19 августа 1956 года.
Прошло 7 дней, как мы расстались. Я вернулся в эту комнатку, которая стала для меня очень родной и обжитой за эти несколько дней, что мы там прожили. Она была пустая!.. Я лег на простыню, которая еще сохранила частичку твоего тепла, на подушку с чуточкой твоего аромата и одним твоим волосом, укрылся холодным колючим пледом и… не мог заснуть до самого момента, когда надо уже было вставать. Я ощущал себя буквально покинутым и очень одиноким.
Она. Я выехала из Киева с твердым намерением тебе не писать, вернее, писать редко и не ныть, но мне сделалось так невыносимо плохо… Мне кажется, я никогда не любила тебя так, как теперь. Я буквально схожу с ума… Я плачу, потому что мне очень грустно и одиноко, потому что идет дождь, все небо обложено тучами и нигде нет ни одного просвета. Так будет всегда, всегда!..
Он. Из Ленинграда в Одессу, в Дом отдыха строителей. 12 сентября 1956 года.
В Ленинград приехал на гастроли Театр Маяковского. Поехали разыскивать Мишку Козакова. Говорили, смеялись. У него ужасное настроение, хоть он и скрывает, но вырвалось… Я сам страшно боюсь будущего… Все случай - судьба, судьба. Страшная профессия! Страшный удел - удел взлетов и падений (это хорошо), удел полного безразличия и ничтожества (это кошмар)… Сегодня ночью очень плохо спал - снилась ты, ты, ты, ты, ты. Пил воду, открывал форточку, и все равно - ты, ты, ты… Люблю тебя всю, от кончиков пальцев ног до последнего волоска… ты… мое тихое, нежное счастье - где ты?
Она. Из Москвы.
Сейчас кончается первая лекция, я удираю, еду на стройку ставить печать на отчет, потом опять в институт на историю архитектуры, потом комсомольское собрание (ты ведь любишь мои комсомольские собрания), потом надо подготовиться к семинару по политэкономии и сходить в библиотеку посмотреть что-нибудь к проекту. Если будет не очень поздно, то поеду рисовать в Дом архитектора, а если поздно, меня домой проводит Слава, и я лягу спать… Поцелуй меня в ладошку.
|
Он. 28 июля 1957 года.
Я в Кишиневе! Сижу в 13-м номере гостиницы «Молдова» (рядом с театром) грустный-грустный и пишу тебе слезное письмо… Пришел с «Фабричной девчонки». Играли ужасно, текст забыт, массовка из здешнего… все время хлопочут лицом... Я ужасно одиноко всегда себя чувствую в гостиницах. Я один, кругом все чистое, до ужаса нежилое и официальное - командировочник… Чем дальше взрослеешь, тем больше разочарований и неприятных открытий… Видно, проходит юность - юность простых взаимоотношений, прямых речей и простых шуток. С каждым днем все больше и больше приходит ко мне в жизнь помимо моей воли второй план - он сказал, а что он подумал? Зачем он это сказал сейчас?.. Поделиться и посоветоваться больше не с кем, а ты ведь всегда понимаешь меня, только из упрямства споришь…
Он. Из Львова. 13 августа 1957 года.
Что за гадкая у меня натура - боюсь, боюсь, боюсь. Очевидно, оттого, что вокруг меня рушатся все святыни - брак, любовь, невинность, верность, постоянство… Все врут, красиво обманывают со слезами на глазах. Кругом ходят наивные дураки, мнящие себя единственными обладателями верного, чистого существа. Как страшно подумать, что и я в их числе. А почему я должен быть исключением? Почему ты должна быть исключением, если таков жизненный закон и он неумолим? Если это так, то лучше не жить, не любить, не верить, не надеяться, чтобы потом не было страшных разочарований… Киса, я люблю тебя!
Она. Из Судака в Москву. 30 августа 1957 года.
Девочки ушли на море, а я осталась дома. Сделала две не очень плохие акварельки - море и вид из окна, нарисовала и склеила абажур на лампу, все прибрала и села тебе писать. Сегодня 6-я годовщина, как ты меня пригласил танцевать. Помнишь, когда ты сказал: «…Наташа, иди сюда». С той самой фразы все и началось.
Он. Из Москвы в Судак. 16 сентября 1957 года.
Нет сил, как мне не хочется, чтобы когда-нибудь мы стали бы скучными супругами, чтобы кончился наш роман, прошел бы трепет от ощущения друг друга, охладели бы чувства, притупились желания - это гибель, это смерть. Ты мне возразишь, что люди, живущие рядом столько лет, поневоле становятся холоднее, привычнее, обыденнее относятся друг к другу. Нет, не хочу и не буду, так и знай!.. Ты всегда упрекала меня, что я прозаик, что не фантазирую и не мечтаю, и никогда не задумывалась о том, что столько лет мы пусть странным, пусть подчас жестоким и трудным путем несем как святыню свою влюбленность!!! Да, мы с тобой любовники. Любовники - в лучшем смысле этого слова! И дай нам бог, чтобы мы были ими как можно дольше, чтобы нам всегда хотелось быть вместе, ругаться, спорить, расходиться по углам, расставаться навеки и приходить на всю жизнь - в общем, чтобы нам хотелось!
Она. Из Нового Иерусалима в Уфу. 23 июня 1958 года.
Ну вот я и на даче. Здесь как-то особенно заметна быстрота времени. Помню, в прошлом году я уже считала себя взрослой… Перед отъездом я была в мебельном магазине, продаются, во-первых, двухспальные матрацы и кровати односпальные, дерево. Еще хочу зеркало - их продается очень много, разные. Занавеску и тумбочку для лампы к кровати. Вот мой минимум… А пианино поставим в столовой, а вторая комната будет твоим кабинетом, как ты хотел. Но только что ты там будешь делать? А наша комната будет спально-детская… Твоя жена.
Она. Из Нового Иерусалима в Уфу. 16 июля 1958 года.
Только что пришла из консультации. Все в порядке, только надо есть побольше фруктов и овощей и всякое молочное, а больше ничего нельзя. Когда мне бывает очень грустно без тебя, я поглаживаю пузо как кусочек тебя. Ведь подумай, как смешно: во мне, внутри, далеко и глубоко, твой, понимаешь, твой кусочек, он живет независимо от меня, я не могу сделать, чтобы он пошевелился, он шевелится сам, когда захочет есть или устал трястись при ходьбе. И засыпает это твое позже меня, я всегда слышу, как оно шевелится и, видно, укладывается поудобнее спать.
|
Она. Из Нового Иерусалима в Уфу. 18 июля 1958 года.
Я теперь из-за Него стала бояться переходить улицу. Меня раздавят - пускай, я никогда не боялась. Но за него боюсь ужасно, вообще, во всем… А я все-таки никак не могу привыкнуть, что у меня есть муж, во всяком случае ты и муж - понятия совершенно несовместимые. Тебя я знаю и люблю, а муж - это что-то нереальное, чужое и страшное.
Он. Записка в роддом. Август 1958 года.
Кутя! У меня нет бумаги! Я прилетел в 6 часов - никого нигде нет, а эта тетя Саша не мычит и не телится - мальчик, мальчик, а где ты и как ты, ничего не знает. Обзвонил все родильные дома Москвы и бегал и в Грауэрмана, и на Никитскую, а там и там - ремонт. С ума сошел совсем, наконец здесь сказали, что есть. Киса! Как ты? Ты меня больше не любишь? А он красный?.. Я счастлив с тобой… Как же его назвать? Я предлагаю Саша или Миша.
Вырезка из саратовской газеты.
За прошедшие дни гастролей Московского драматического театра имени Ленинского комсомола саратовские зрители уже увидели целый ряд спектаклей о наших современниках. Пьеса Марка Соболя «Товарищи романтики» - произведение молодое, страстное, подкупающее своей искренностью и лиричностью… Герои, с которыми мы знакомимся, отличаются один от другого характером, наклонностями, темпераментом. Богатый внутренний мир всех этих людей еще ярче выделяется при сопоставлении их с Юрием Лещевым, этим «гордым» отщепенцем в дружном рабочем коллективе. Лещева, красивого хлыща, модного циника и мещанина, подлого, безвольного и отвратительного в этой безвольности, прекрасно играет артист Александр Ширвиндт.
Он. Из Саратова в Москву. 20 июля 1959 года.
Вчера был мой день рождения - 25 лет, четверть века, полжизни, если не больше. Полжизни. Если ты будешь читать мое письмо поздно-поздно вечером, поймешь, как это грустно и страшно - половина жизни, отпущенная тебе свыше, прошла. Еще столько же (а в общем, ничего), и все, все кончится. Погаснет свет… Мы преступно живем, преступно тратим время. Мы ссоримся с тобой, не находим общего языка. Ты до сих пор не можешь быть моей и только целиком раствориться во мне…
Он. Из Куйбышева в Москву. 31 июля 1959 года.
Пфчи-пфчи-пфчи - шлепают колеса старой посудины «Новиков-Прибой», похожей на пароход из «Волги-Волги»… Сидел на носу, обдуваемый теплым влажным ветром и струями музыки, и до слез было грустно, одиноко… Уже вечер! Высокий берег с церковкой вдали безумно напоминает мне Мышкин и все хорошее, что связано с ним. Помнишь, как мы провожали глазами с нашего сеновала проплывавшие мимо суда с огоньками кают и белизной очертаний, а теперь я из этой каюты смотрю на проплывающие сеновалы… И, кто знает, может быть, какая-нибудь влюбленная пара смотрит на мой огонек… И так вся жизнь, как огонек каюты, мерцает обманчивым огнем неиспытанного и прекрасного - не потому ли, что сами мы не умеем сделать радостным и счастливым свой, пусть несовершенный и скромный очаг…
Она. 2 августа 1959 года.
…Ты пишешь, что гастроли возможны до 1 сентября. Ты что? Еще 5 дней? Я или схожу с ума, или приезжаю к тебе. У меня почти в каждой долгой разлуке вдруг наступает такой момент, когда больше ждать невозможно. Я устала без тебя, понимаешь, устала и больше не могу. Последние несколько дней мне все кажется, что ты меня зовешь… И в лесу вдруг вижу тебя, и сердце останавливается на мгновенье. А когда оказывается, что это не ты, становится так плохо, так плохо, что хуже некуда. Утром просыпаюсь с ощущением счастья, как в детстве. Потом думаю, откуда это чувство, ведь ты еще не скоро приедешь… Но, Киса, я все равно счастлива, слышишь? Счастлива, несмотря ни на что. Счастлива, потому что люблю тебя. Счастлива, потому что ты любишь. Потому что у нас есть Мишка.
