Иосиф БРОДСКИЙ: «Но пока мне рот не забили глиной...»
Хотелось чего-нибудь новенького к этой дате. Не публиковавшегося раньше стихотворения, скрытой детали биографии.
Но хватает и старенького.
Казалось, все изучено в жизни и творчестве поэта, которого любители определений называют последним поэтом эпохи. А загадка остается.
Как гений выбирает, в ком поселиться? В маленьком, полтора метра, весельчаке до поры до времени Пушкине, или в мрачном юнце Лермонтове, или вот в этом рыжем, уродившемся в семье бухгалтерши и военного фотографа, оставившем школу в восьмом классе, санитаре, рабочем, ссыльном в архангельской деревне Норенская… Гений не ошибается.
Диалог между поэтом Бродским и судьей Савельевой, обвинявшей его в тунеядстве и выносившей ссылочный приговор, остался навсегда - пусть помнят это все судьи.
«Почему вы не работали? - Я работал. Писал стихи. Переводил. - Нас это не интересует. Какая ваша специальность? - Поэт. Поэт-переводчик. - А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам? - А кто причислил меня к роду человеческому? - Не умничайте. Вы учились этому?.. - Я не думал, что это дается образованием. - А чем же? - Я думаю, это… от Бога».
Лет сорок тому, а до сих пор забыть не могу, как, захлебываясь от административного восторга, клеймили тогда эмигранта Бродского с советско-партийных позиций.
Слава богу, что были, есть и будут человеческие позиции, которые обеспечивают совсем другой восторг: что поэт был, есть и пребудет с нами, что мы можем приобщиться этих рифм и этих ритмов, этого мирочувствования, этой трагичности его существования.
...Что сказать мне о жизни?
Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую
солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться
будет лишь благодарность.
Он написал это в свой сороковой день рождения. Здесь все - правда и все - поэзия, если вспомнить Гете.
Гений не ошибается.
Божественная инвентаризация всего сущего, без различия верха и низа, - вот что такое его стихи.
Он прожил еще шестнадцать лет, нобелеат с мировым именем, и умер от сердца.
Не сбылось его:
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать…
Его похоронили в Венеции.
Ее он любил сразу вслед за Васильевским.
